Налоговый конспект
Орг/юр-конспект
Конспект маневров
Околоналоговый конспект
Мистификации
Конспект рисунков
политика
и 
Отдых души
Детская площадка
Моя Цветаева
Прошедший 2016-й год был годом 75-летия кончины Марины Цветаевой (о смерти она писала всю жизнь).
Грядущий 2017-й будет годом 125-летия её рождения ("Красною кистью /Рябина зажглась. /Падали листья. /Я родилась. /Спорили сотни /Колоколов. /День был субботний: /Иоанн Богослов.").
На рубеже двух юбилейных цветаевских лет собираю вместе все любимые стихотворения одного из лучших русскоязычных Поэтов (ни в коем случае не поэтессы!) — кстати, русско-польско-немецкого происхождения. Понимаю, что о вкусах не спорят и возможны иные предпочтения, но это — МОЯ Цветаева. Ни в одном из сборников я всё это вместе не встречал.
Порядок будет не хронологический, а в некотором смысле логический — насколько вообще уместна логика применительно к поэзии.
Хочу обратить особое внимание на авторские знаки препинания: цветаевские тире — это нечто невероятное.
Итак:
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я — поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти,
— Нечитанным стихам! —
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Да, она видела сквозь время, да и следующее ниже стихотворение — тоже забегание вперед:
В огромном городе моём — ночь.
Из дома сонного иду — прочь
И люди думают: жена, дочь, —
А я запомнила одно: ночь.
Июльский ветер мне метет — путь,
И где-то музыка в окне — чуть.
Ах, нынче ветру до зари — дуть
Сквозь стенки тонкие груди — в грудь.
Есть черный тополь, и в окне — свет,
И звон на башне, и в руке — цвет,
И шаг вот этот — никому — вслед,
И тень вот эта, а меня — нет.
Огни — как нити золотых бус,
Ночного листика во рту — вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам — снюсь.
Далее — персональное:
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес,
Оттого что я на земле стою — лишь одной ногой,
Оттого что я тебе спою — как никто другой.
Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,
У всех золотых знамен, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца —
Оттого что в земной ночи я вернее пса.
Я тебя отвоюю у всех других — у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я — ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя — замолчи! —
У того, с которым Иаков стоял в ночи.
Но пока тебе не скрещу на груди персты —
О проклятие! — у тебя остаешься — ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир, —
Оттого что мир — твоя колыбель, и могила — мир!
Это стихотворение посвящено другу Никодиму Плуцер-Сарно (встречаются и другие написания как его имени, так и фамилии) — философу и поэту, доктору экономики (тогда это была большая редкость), на 11 лет старше Марины.
Напомню: Тот, с которым Иаков стоял в ночи, это Бог. Правильно было бы: У Того...
Следующее — из сборника "Стихи к Блоку" и написано за 5 лет ДО его смерти (хотя живым писать такое не принято, однако Поэт Цветаева условные правила приличия легко отвергала), в связи с чем иногда говорят, что речь в нём идёт о наступившем ДУХОВНОМ одиночестве Блока:
Думали — человек!
И умереть заставили.
Умер теперь, навек.
— Плачьте о мёртвом ангеле!
Он на закате дня
Пел красоту вечернюю.
Три восковых огня
Треплются, лицемерные.
Шли от него лучи —
Жаркие струны по снегу!
Три восковых свечи —
Солнцу-то! Светоносному!
О поглядите, как
Веки ввалились тёмные!
О поглядите, как
Крылья его поломаны!
Чёрный читает чтец,
Крестятся руки праздные...
— Мёртвый лежит певец
И воскресенье празднует.
А перед стихотворением, приводимым дальше, стоит посвящение П.Э. Пётр Эфрон — не муж её, как иногда путают, а старший брат мужа Сергея Эфрона (у гениев свои законы: она любила обоих и изменой это не считала), актёр, эсер и опять же — на 11 лет старше автора. Тут уже стихи действительно посмертные:
Осыпались листья над Вашей могилой,
И пахнет зимой.
Послушайте, мертвый, послушайте, милый:
Вы всё-таки мой.
Смеетесь! — В блаженной крылатке дорожной!
Луна высока.
Мой — так несомненно и так непреложно,
Как эта рука.
Опять с узелком подойду утром рано
К больничным дверям.
Вы просто уехали в жаркие страны,
К великим морям.
Я Вас целовала! Я Вам колдовала!
Смеюсь над загробною тьмой!
Я смерти не верю! Я жду Вас с вокзала —
Домой!
Пусть листья осыпались, смыты и стерты
На траурных лентах слова.
И, если для целого мира Вы мертвы,
Я тоже мертва.
Я вижу, я чувствую, — чую Вас всюду,
— Что ленты от Ваших венков! —
Я Вас не забыла и Вас не забуду
Во веки веков!
Таких обещаний я знаю бесцельность,
Я знаю тщету.
— Письмо в бесконечность. — Письмо в беспредельность. —
Письмо в пустоту.
Далее — снова о смерти:
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверзтую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.
Застынет все, что пело и боролось,
Сияло и рвалось.
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.
И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет все — как будто бы под небом
И не было меня!
Изменчивой, как дети, в каждой мине,
И так недолго злой,
Любившей час, когда дрова в камине
Становятся золой.
Виолончель, и кавалькады в чаще,
И колокол в селе...
— Меня, такой живой и настоящей
На ласковой земле!
К вам всем — что мне, ни в чем не знавшей меры,
Чужие и свои?! —
Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви.
И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто — слишком грустно
И только двадцать лет,
За то, что мне прямая неизбежность —
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность
И слишком гордый вид,
За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру...
— Послушайте! — Еще меня любите
За то, что я умру.
Но Цветаева забегает и ещё дальше:
Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала — тоже!
Прохожий, остановись!
Прочти — слепоты куриной
И маков набрав букет,
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.
Не думай, что здесь — могила,
Что я появлюсь, грозя...
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!
И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились...
Я тоже была прохожий!
Прохожий, остановись!
Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед,—
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.
Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь,
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.
Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли...
— И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.
Две совершенно разные цитаты, которые говорят сами за себя:
"Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное — какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное — какая скука!"
Это было подведением итогов отношениям с Софией Парнок, но до другой Сонечки — Голлидэй (ей посвящена знаменитая Повесть о Сонечке).
А вот — через 20 лет:
"В Совет Литфонда. Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда."
И — дата. Через 5 дней она ушла из жизни.
Через 50 лет на высшем церковном уровне было разрешено её отпевание — несмотря на самоубиство.
Хотя Арсений Тарковский (тоже великий русский поэт, кстати — отец знаменитого режиссёра Андрея Тарковского) считал, что как Поэт (а он её боготворил и назвал дочку Мариной в её честь) она кончилась ещё с 1917-го (в ИХ цеху, напомню, друг с другом не церемонились вопреки условностям).
Он тогда не знал (хотя в принципе с ним соглашусь) об ещё одном стихотворении Цветаевой, всплеске перед смертью, посвящённом ему, Тарковскому. Он прочитал его только через 42 года после написания, и оно для него стало действительно ГОЛОСОМ ИЗ-ПОД ЗЕМЛИ (см. выше). Стихотворение самого Тарковского, на которое Цветаева так ответила, запомнилось ей неточно, что не помешало создать предсмертный шедевр; им — пришедшим как бы ОТТУДА — и закончу подборку:
Всё повторяю первый стих
И всё переправляю слово:
— "Я стол накрыл на шестерых"...
Ты одного забыл — седьмого.
Невесело вам вшестером.
На лицах — дождевые струи...
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть — седьмую...
Невесело твоим гостям,
Бездействует графин хрустальный.
Печально — им, печален — сам,
Непозванная — всех печальней.
Невесело и несветло.
Ах! не едите и не пьете.
— Как мог ты позабыть число?
Как мог ты ошибиться в счете?
Как мог, как смел ты не понять,
Что шестеро (два брата, третий —
Ты сам — с женой, отец и мать)
Есть семеро — раз я на свете!
Ты стол накрыл на шестерых,
Но шестерыми мир не вымер.
Чем пугалом среди живых —
Быть призраком хочу — с твоими,
(Своими)...
Робкая как вор,
О — ни души не задевая! —
За непоставленный прибор
Сажусь незваная, седьмая.
Раз! — опрокинула стакан!
И всё. что жаждало пролиться,—
Вся соль из глаз, вся кровь из ран —
Со скатерти — на половицы.
И — гроба нет! Разлуки — нет!
Стол расколдован, дом разбужен.
Как смерть — на свадебный обед,
Я — жизнь, пришедшая на ужин.
...Никто: не брат. не сын, не муж,
Не друг — и всё же укоряю:
— Ты, стол накрывший на шесть — душ,
Меня не посадивший — с краю.
Это — МОЯ Цветаева. Которую знаю наизусть и очень люблю. Это — привет из другого мира.
Постоянный адрес материала http://samoe.in.ua/index.php?pub=946